А я как-то не чувствую, что это было давно.
Мне кажется, что я и родилась-то едва ль не после Победы. Почему так?
Наверное, потому, что когда я росла, все вокруг было пропитано воспоминаниями о той войне: официальными - торжественными митингами, выступлениями ветеранов с орденскими планками, цветами у Вечного Огня, минутой молчания в День Победы, и неофициальными, бытовыми - безногий инвалид с медалью "За Отвагу" у магазина, пересыпающий махорку из кисета на газетный листок, бабушка, достающая из ридикюля листок бурого цвета, с расплывшимися на нем буквами - похоронка, мама, рассказывающая, как было голодно в то время, и ее брат Шура (да, тот самый дядя Шура, что таскает меня на закорках) стрелял из рогатки воробьев и запекал их в глине...
Мне было 8, когда мама читала мне вслух "Теркина", и я заучивала наизусть целые главы. Мне было 14, когда я читала тома Нюрнбергского процесса и ревела, от боли и ненависти к фашизму. Мне было 16, когда мы всей семьей смотрели фильм-хронику "Неизвестная война", и у отца белели скулы, мама и бабушка плакали.
Война была где-то недалеко, в книгах и фильмах, в песнях и обычных рассказах.
... Я нашла единственную карточку, на которой есть мой дед. Перед тем как деду уйти на фронт, какой-то прокопьевский фотограф заснял всю семью: бабушка держит на руках младшего полугодовалого Витю, три мальчишки - это мамины братья Володя, Шура и Борис, и единственная девочка Галя - моя мама. Дед был хорошим мастером, специалистом, как говорила бабушка, у него была "бронь", но он отказался от нее и ушел вместе со всеми. Навсегда.
