После неспешных прогулок по прекрасной, но чинной и строгой Флоренции, воспарений, так сказать, к высокому искусству Возрождения, после неторопливых размышлений о суетности и тщете всего сущего (с), после созерцания волшебных закатов… я вдруг внезапно очутилась в жарких объятиях нахального, бесцеремонного шалопая-Неаполя.
Этот невообразимо обаятельный жизнелюбивый засранец, плюющий на все нормы и правила, на все понятия о приличиях и обязательствах, закружил, увлек, соблазнил, бросил к нашим ногам небрежно свои несметные сокровища, разбросанные то тут, то там по побережью.
Обольстил ночными огнями залива, запахом акаций и моря. Напоил молодым вином, накормил вкуснейшей уличной едой.
Поселил в какой-то совершенно невообразимой квартирке времен юности моей бабушки.
Он хлопал, точно парусами, бельем, развешенным на веревках в узких улочках.
Пел и хохотал тысячами глоток безбашенных подростков.
Щедро вываливал из своих карманов всякую дребедень, и я рылась в этих россыпях на ступеньках блошиного рынка.
Наконец, проводил нас на паром, поцеловал на прощание, окутал легким морским бризом, подмигнул портовыми огнями… и тут же, забыв о гостях, умчался на бешеном скутере по своим делам, извергнув из того, что когда-то называлось глушителем, отчаянный рев.
О, Неаполь!
Ему можно простить все – неряшливость, необязательность, лень, шум. Просто потому что он именно такой, он не притворяется, а просто живет изо всех сил легко, радостно и открыто.
