Выходишь из машины, переходишь дорогу, метров 200 вглубь – и ты уже в настоящем лесу. Главное, не поддаваться соблазну пойти по нахожено-наезженной просеке. Лучше выбрать едва заметную тропинку, среди зарослей дикой малины и папоротника.
Еще несколько минут, и шум дороги совсем теряется в стволах сосен, и тишина (пока еще кажется, что тишина) начинает промывать измученные городской неделей уши. Идешь неспешно, по пояс в мокрой траве, обрывая спелую малину, отмахиваясь от назойливых рукопожатий крапивы, и вдруг начинаешь замечать, что никакой тишины нет. Это в какой-нибудь депривационной камере тишина, а в лесу – то сосны зашумят, что тебе электрички вдали, то дятел своими «д-р-р-р» заставит поднять голову вверх. Вот затрепыхался в черемухе смешной пухоголовый птенец, вот шишка стукнулась о мягкую хвойную подстилку и замерла. Птицы перекликаются – то там, то здесь. Кто-то в кустах шевельнулся и затих, и только наблюдает за тобой в два круглых черных глаза.
После того, как наполнишь слух лесными звуками, вдруг резко и сразу открываются иные зрение и обоняние.
Запахи! Ароматы сырой травы, влажной хвои, растущих грибов, резкий – ни с чем не спутаешь – запах лесного клопа, усевшегося на малину, сладковатый нежный запах чертополоха… Все они путаются, перемешиваются, растворяются в воздухе, образуя тот неповторимый лесной коктейль, который невозможно ни за какие деньги найти в городе…
Глаза тоже видят иначе. Словно снимается пыльная пленка, и все краски становятся ярче, плотнее. Вместо прямых линий домов и дорог – прихотливые окаймления листьев и трав. Вместо экрана монитора – синее, в белых барашках, небо. Побыв в лесу, начинаешь замечать как бы припухшую хвою, под которой спрятался крепкий белый груздок, натянутую между деревьев паутину, с посверкивающими капельками росы, и пригибаешься, чтоб не разрушить это великолепие, и уже не примешь за сухой сучок застывшую гусеницу, и не перепутаешь издалека брусничную веточку с гроздью костяники.
Два дня подряд мы ездили в лес… Не по делу – просто так. Собирали пригоршнями чернику, малину, бруснику. Попадались и редкие, припозднившиеся земляничины. Разглядывали роскошных красавцев-паучков и разноцветных гусениц. Слушали, как птицы ведут свои нескончаемые переговоры. Купались в Оби, практически нагишом. Разглядывали облака…
Не обошлось и без традиционных костров. Милый теперь заправский костровой – сперва окопает место для огня, потом наберет хвороста, валежника, потом приволочет какую-нибудь изрядную дровеняку… И костер горит, горит…А я сижу под сосной, вытянув к огню босые пятки, попиваю горячий чаек из фляжки, закусываю капустным пирогом и размышляю – высохнут ли, пока горит огонь, мокрые насквозь носки и кроссовки, и успеют ли просолиться к моему дню рождения собранные груздочки …
А ночью, когда мы уже ложимся спать и включаем фумигатор, и вода урчит, пробегая по трубам, и машины на улице гудят и ругаются, и фонари пронзительным ненастоящим светом слепят глаза запоздалым прохожим, нам видится та полянка в лесу, с уже давно загашенным костром, которую освещает ущербная луна, и еще не заснувшая насекомая мелочь сползается на это прогретое место, и сосны все так же мерно качают телами, и пахнет сырой хвоей, и слышно, как слетают с молодых берез первые приветы осени…
